От «корсиканского чудовища до императорского величества»: почему Наполеон вернулся на престол?

1 марта 1815 года Наполеон с небольшим отрядом солдат высадился во французской бухте Жуан, куда прибыл с острова Эльбы, где находился в почетной ссылке после отречения от императорского престола в 1814 году. За 19 дней Бонапарт прошел от побережья Средиземного моря до Парижа и без борьбы снова встал у кормила власти, так как король Людовик XVIII Бурбон, посаженный на трон союзниками-победителями, бежал. Историки до сих пор спорят, в чем заключается причина триумфального возвращения Наполеона.

Бывший император сам не ожидал такой эйфории и головокружительного успеха. Современник-роялист, ставший свидетелем народной истерии при возвращении Наполеона, отметил, что это зрелище было похоже на идолопоклонство. А сам Бонапарт отмечал, что города сдавались ему при одном стуке табакерки в ворота. А ведь амбициозный корсиканец истощил Францию кровопролитными войнами, которые почти непрерывно длились больше 10 лет. Чем же так не угодил веселым французам Людовик XVIII, что они, словно забыв последние грандиозные поражения Наполеона (в том числе, – в России), на руках вернули его в Париж?

Чего не забыли и чему не научились Бурбоны?

Ближайший и, пожалуй, самый умный сторонник и предатель Наполеона Талейран, наблюдая за феодальной реакцией роялистов, вернувшихся во Францию вместе с Людовиком XVIII, изрек фразу, ставшую крылатой:

«Они (то есть Бурбоны и их приверженцы) ничего не забыли и ничему не научились».

Хитрый интриган знал, что говорил: возвратившиеся дворяне как будто не заметили новой, послереволюционной Франции, которая жила иной – буржуазной жизнью. Крестьяне, которые платили Наполеону Бонапарту налог кровью, владели дворянской землей, конфискованной в годы великой французской революции, и не собирались с ней расставаться. Солдаты и офицеры обожали своего императора, который многих из них знал в лицо и помнил по именам. Харизма Бонапарта действовала на них безотказно, и по мановению его руки они были готовы сложить свои головы на поле боя.

Людовик XVIII и его роялисты не учли ни того, ни другого. По приезде во Францию дворяне сразу подняли вопрос о возвращении своего имущества. Эти претензии озлобили деревню и настроили крестьян против короля и его окружения. По соображениям политической безопасности Людовик отправлял в отставку и переводил на половинное жалование солдат и офицеров наполеоновской армии. Это был более, чем опрометчивый шаг, который разбивал навязанный властью образ Наполеона как «корсиканского чудовища и людоеда». Словом, Людовик и его брат не сделали никаких выводов и наступали на одни и те же грабли, когда пытались реставрировать дореволюционные порядки.

Поэтому неудивительно, что Наполеон возвращался буквально на руках своих подданных. Города открывали ему ворота без сопротивления. А под Греноблем и вовсе произошла одиозная сцена: безоружный Бонапарт выехал навстречу королевским войскам, которые вместо того, чтобы стрелять в «корсиканское чудовище», бросились ему на поклон. Через 9 дней после высадки Наполеона в бухте Жуан ему с энтузиазмом сдался второй после Парижа город во Франции – Лион. Через 5 дней на сторону Наполеона переметнулся единственный человек во всем королевстве, который мог составить ему конкуренцию в харизме, – маршал Ней, любимец и правая рука Бонапарта, прошедший с ним огонь, воду и медные трубы. А 20 марта Наполеон вступил в Париж, который – как известно, – любит победителей.

Как «бескорыстные люди» привели Наполеона в Париж

В первый же вечер по возвращении в просвещенную столицу Европы Наполеон несколько раз заявил, что всем обязан «бескорыстным людям» – армии и народу. То есть тем лицам, которые легче всего поддались на его новую – почти революционную – политическую программу. В чем же заключалась ее новизна?

На самом деле – ни в чем; по крайней мере, – для среднестатистического европейского обывателя. Просто в устах Наполеона обещание отказаться от завоеваний и сделать Францию конституционной монархией звучало фантастически. Правда, не все купились на эти агитки: либералы-конституционалисты отнеслись к ним более, чем сдержанно; что касается роялистов, то они были в панике. Только малообразованные крестьяне и старые наполеоновские вояки всецело доверяли каждому слову Бонапарта. Впрочем, последний пустил в ход и старый козырь о необходимости сохранения «завоеваний революции», то есть оставить земли за крестьянами, а места в армии – за своими солдатами.

Что могла противопоставить таким заявлениям Наполеона парижская пресса? В эти тревожные дни она соревновалась сама с собой в остроумии. Когда Бонапарт высадился во Франции и двинулся к Парижу, она поочередно обзывала его «корсиканским чудовищем», «людоедом» и «узурпатором». Когда появились известия о массовом переходе войск на сторону бывшего императора, она сменила оскорбительные эпитеты на «Бонапарта» и «Наполеона». А когда стало ясно, что «корсиканское чудовище» готовится вступить в Париж, появилось сообщение о возвращении «его императорского величества». Какое из этих определений подходит Наполеону? Вероятно, история – по крайней мере, французская – нескоро ответит на этот вопрос.